из сейфа бутылку коньяка, пару тонких стаканов и лимон. Потом подумал, встал, подошел к холодильнику и вынул оттуда палочку тонкой колбаски, бутылку водки и плитку шоколада.
Мы выпили за успех мой учебы, которая была теперь уже в прошлом. В прошлом остались курсовые работы, зачеты и экзамены. Всё в прошлом. Дядя беспрестанно улыбался. Снова наливал, заранее морща лицо, подносил к губам дозу спиртного, выпивал и крякал, снова морщась.
— Мне б твои годы — я бы сейчас развернулся, — говорил дядя. — Я бы сейчас точно офицером стал. А что? Служи… Ни о чем не думай… Не то что на этой вот работе, где зависишь практически ото всех.
— Я не думал надевать погоны.
— Знаю. Но я тебе скажу, что плохого в этом ничего нет, — дядя ткнул пальцем в потолок. — Надо вначале там поработать, а потом в адвокаты. Кроме того, надо думать о семейной жизни, потому что, — он поднял брови, отчего на лбу собрались морщины, — без семьи человек для меня непонятен.
У меня вытянулось лицо.
— Сам подумай, — дядя по привычке стал загибать пальцы, — жены нет, детей нет — можно такому доверить? Вот и подумай. Я бы такому не доверил, потому что мне подобный человек подозрителен: живет для себя одного!
Дядя был прав: человек, не оставивший после себя потомство, выглядит ущербно — особенно тот, кто имел к этому все предпосылки.
— Но ты же, по-моему, в курсе, — встрепенулся я. — Могу напомнить, что Люська для меня — человек особый…
— Знаю! Но не советую! — тихо и твердо произнес дядя. — У Люськи был выбор. И этот выбор оказался не в твою пользу…
— Допустим…
— Она выбрала Мишку, а могла выбрать тебя… К тому же… — Палец у дяди щелкал по столу. — Не надо строить иллюзий, что, став вдовой, она кинется тебе в объятия. Неужели ты до сих пор ничего не понял?
Дядю слегка развезло. Обычно он держал взаперти собственные эмоции, но теперь его понесло. В течение получаса он высказал все, что думает о женщинах, подобных Люське — с образованием, смазливых и при погонах. Это была его собственная правда, против которой мои доводы оказались бессильными.
— Ты не знаешь жизни, — бормотал дядя. — Твой мнимый долг перед погибшим товарищем заведет тебя в дебри. Помяни мое слово… Из этих дебрей не будет выхода…
— Как ты можешь говорить о человеке! Ты же ее не знаешь! — воскликнул я, чувствуя, как накаляется атмосфера.
— А так и могу, что если говорить о долге, то надо сначала помнить, что ни одной Людмилой мир держится…
Это был очевидный прессинг. Не выдержав, я вскочил из-за стола и стал нарезать круги по кабинету.
Дядя тихонько бормотал, корявыми пальцами ощипывая колбасный кругляш.
— У него же сестра, у Мишки, осталась, — говорил он, — вот о ком бы подумать надо.
— Она же сопля зеленая.
— Хэх! Зеленая! Ты когда ее последний раз видел?!
— Не помню.
— Вот именно, а вчера! С матерью твоей ко мне приезжали. На работу просились — у нее же диплом теперь.
— А при чем здесь моя мать?
— При том, что у нее тоже вроде как долг, — продолжал дядя. — Долг перед матерью погибшего друга. Притом что твоей матери тоже хочется — внука или внучку…
— Совершенно с вами я не согласен, — проговорил я.
За моей спиной всё это время плели сети, собираясь, возможно, женить. И кто?! Родной дядя и собственная мамаша. Они решили, что для меня это будет подходящим вариантом. Но эти господа не учли главное. Они позабыли про любовь. Вероятно, сестренка у Мишки Козюлина теперь-то уж точно подросла. Но какая-то она для меня по-прежнему не такая. Недоросль. Костлявая сущность о двух косах. С бантиками…
— Так вот, — подсказывал дядя, — я и говорю, что идти тебе на тот вечер выпускной одному никак нельзя. Ты только согласие дай, а уж она-то сама приедет — дорогу знает…
— Ещё бы не знать ей! Она же, пока я служил, — я чиркнул себе пальцем по горлу, — вот где сидела у меня. Письмами одними замучила.
— Знаю.
— Писала, как ей математика надоела в седьмом классе.
— Двадцатый год ей идет, между прочим, — напомнил дядя, пряча улыбку между кривых губ. — Колледж закончила только что.
Дядя поднял рюмку. Дождался, когда я подниму свою, и поднес к моей.
— Ты все же подумай над моими словами, крестничек, — добавил он. — Плохого тебе никто не советует. Или хочешь один по жизни? Как сорока на колу…
Я не знал, что ответить, и потому промолчал.
— Тогда я позвоню, — объявил дядя, — а ты уж будь добр — встреть человека у входа в ресторан. А Люське Козюлиной помогут другие. Без тебя там обойдутся.
Дядин взгляд по привычке скакнул за окна — туда, где привычно паслись у него голуби вперемешку с воронами. Доказывать, что оба они, и дядя и его сестренка, сильно ошибаются, было выше всяких сил. Пусть себе думают, потому что старикам трудно судить о нас, молодых, потому что с мозгами у стариков не того — клинит у них в процессорах.
— И ты решил ее взять к себе на работу? — спросил я.
Дядя не спешил отвечать. Лишь округлил губы, собираясь что-то сказать.
— Кем? — снова спросил я.
— Бухгалтером! — бухнул дядя, отворачиваясь от окна. — Введу новую должность — и пусть работает. Я уже обещал Вере Ивановне…
— Сюда же ехать надо полдня, — напомнил я.
Лицо у дяди расплылось в улыбке, и я понял, что для этого человека не существует в жизни преград, через которые тот не смог бы перешагнуть.
— Она пока поживет у вас, — произнес он. — Мать у нее уже в курсе и согласна — у вас же три комнаты! Куда вам эти хоромы, не пойму я никак?!
Слова дяди Васи Безменова окончательно меня доконали. Родня давно и всерьез занималась моей судьбой.
Глава 17
Битый час я торчал перед входом в ресторан «Советский», чувствуя себя пешкой в чужой игре. Так и бывает, что идешь себе дорогой, ничего не подозревая, и тут хлоп тебя кирпичом по голове или еще чем-нибудь. И все потому, что кому-то приспичило. Хитромудрый дядя! И сестренка ему под стать. Анна Степановна! Даром что мать, а все туда же! Пусть они занимались бы собственной жизнью, чем лезть в чужую судьбу! Но нет! Им покоя не дает чужая холостяцкая жизнь.
Ресторан был снят под выпускной вечер, так что посторонних никого вокруг не было. Мимо проходили знакомые студенты-выпускники, но я не обращал на них никакого внимания — в том числе на одногрупников, поскольку боялся пропустить
